Современные общества переживают волны массового страха, которые прокатываются поверх государственных границ и распространяются в глобальном масштабе. Одним из значимых событий, погрузивших мир в состояние страха и тревоги, стала так называемая "пандемия коронавируса". Насколько страх влияет на культуру, общество и политику, формируя новые социальные практики и представления? Разбираемся, как благодаря ковидоистерии страх оказывается необходимым ресурсом, чтобы объяснять происходящее, управлять обществом и формировать новые идентичности.
Пандемия страха и ее психологические последствия
Современный мир вошёл в «вирусную» стадию информационного развития, когда угрозы принимают пандемический характер воздействия. Как показал глобальный опыт COVID-19, население охватила «пандемия страха» с ее травмирующими последствиями для людей. При этом страх перед пандемией стал не менее серьезной проблемой, чем сама пандемия [3]. Растущая пропасть между повседневным опытом и переизбытком противоречивой информации разрывает устойчивые картины мира, который предстает в облике безличной и враждебной силы, проникающей в повседневную жизнь. В результате возникает массовая тревога перед неопределенностью перемен, которые переживаются в виде невидимой угрозы, порождающей психические расстройства.
Согласно психологическому исследованию, проведенному в начале пандемии в Китае (январь-февраль 2020 г.), у 16,5 % респондентов наблюдались умеренные и тяжелые депрессивные симптомы; у 28,8 % – умеренные и тяжелые тревожные симптомы, а 8,1 % опрошенных сообщили об умеренном или тяжелом уровне стресса [15]. Аналогичные исследования в США (апрель-май 2020 г.) показали, что у 41 % взрослых респондентов присутствовал хотя бы один признак тревожного расстройства. Выявленная симптоматика встречалась в три раза чаще, чем в предыдущие годы, а депрессивная – в четыре раза чаще, чем в предшествующем году. Кроме того, в два раза увеличилось количество суицидальных мыслей [9].
С появлением пандемии распространилось такое явление, как коронапсихоз (“corona psychosis”), симптоматика которого проявляется в ситуации социальной изоляции. Находясь в карантинных ограничениях, люди демонстрируют тревожные реакции, испытывают навязчивый страх заразиться вирусом и переживают сильный стресс, связанный с неопределенностью и потерей контроля над своей жизнью [14]. Более того, недавнее международное исследование, проведенное в 10 странах с разной государственной политикой, показало, что убежденность населения в неэффективности действий правительства повышает восприятие уровня риска, а значит, и страха [10].
Вместе с тем истоки массового страха, проявившегося на фоне пандемии, имеют более глубокие корни, чем кажется на первый взгляд. Они находятся не только в психологическом измерении, но и в социальной, культурной и политической области. Соответственно, можно говорить о сообществах страха, культуре страха и политике страха. Но для начала разберемся с самим понятием страха и его разновидностями.
Феномен страха и его типология
Понятие страха кажется самоочевидным, но при этом остается многогранным, что затрудняет его определение. Общим признаком страха можно считать эмоциональное состояние, вызываемое переживанием реальной или воображаемой угрожающей ситуации. Направленность страха указывает не на опыт настоящего, а на проецирование негативного переживания в будущее, которое оценивается как надвигающаяся угроза. Страх сигнализирует об опасности и выступает триггером, мобилизующим ресурсы организма для избегания потенциальной угрозы жизни. Специфика человеческого страха обусловлена не только генетическими и физиологическими механизмами, но и культурно-историческими условиями его проявления [6].
Биологический, социальный и экзистенциальный страх. Биологический страх относится к самому древнему в эволюционном отношении типу страха, имеет инстинктивную природу и нейрофизиологическое проявление, включая соматические симптомы и биохимические механизмы реагирования. В эволюционном смысле страх является универсальной адаптивной функцией для выживания организма в меняющихся условиях среды. Объектом биологического страха являются физические события во внешнем мире, которые непосредственно угрожают (или воспринимаются как угроза) целостности организма.
Социальный страх появляется в процессе коммуникации, он культурно обусловлен и возникает в специфических исторических формах. Являясь производным от системы общественных отношений, социальный страх отражает восприятие и оценку человеком своего положения в обществе и характеризует отношение людей друг к другу. Данный страх может быть как конструктивным, поддерживая социальный порядок (например, страх отвержения дисциплинирует нарушителей порядка), так и деструктивным, возникающим при ожидании возможного ухудшения жизненных интересов и потребностей. Крайним случаем этой тенденции является массовый социальный страх перед катастрофически переживаемыми угрозами. Следовательно, объектом социального страха выступает сама система общественных отношений, которая может нести угрозу статусным притязаниям людей.
Наконец, экзистенциальный страх имеет своим источником внутренние конфликты личности, переживаемые как проблема выбора жизненных целей и ценностей в непредсказуемом мире, находящемся в потоке постоянных изменений. Ситуацией страха здесь является состояние фундаментальной неопределенности человеческого существования, когда под угрозой оказывается смысловое содержание и устойчивая перспектива своей жизни, ответственность за которую несет каждый человек. Применительно к физическому переживанию страха экзистенциальный страх воспринимается скорее как неясная тревога, у них разное содержание. Физический страх связан с конкретными условиями выживания организма, экзистенциальный – с условиями бытия. Экзистенциальный страх указывает на кризисное состояние сознания, выявляя беспокойство перед небытием и концом существования.
Эта типология страха описывает человека, переживающего угрозы своей телесной организации (биологический аспект), структуре своих общественных отношений (социальный аспект) и уникальности своего бытия (экзистенциальный аспект). Однако ни биологический, ни социальный, ни экзистенциальный типы страха не объясняют политическое поведение людей, связанное с отношениями власти.
Политический страх. В политической области страх имеет иное значение, чем в описанных выше типах страха. Здесь существуют специфические формы конфликтов, в контексте которых общественные практики выстраиваются вокруг борьбы за доминирование между разными групповыми интересами. Борьба за доминирование принимает вид либо поддержки существующего порядка, либо требования его изменения, направленного на трансформацию структуры власти между управляющими и управляемыми. Правящая элита обосновывает свою власть легитимностью политической системы, которую активно или пассивно поддерживает большинство. Альтернативные проекты власти основываются на утрате доверия к действующему режиму, а триггером желаемых изменений выступают неудовлетворенные потребности в результате общественных противоречий (экономическое неравенство, нарушение прав и т.д.).
Отделение страха от его политического происхождения и использования в политических целях скрывает тот факт, что страх применяется как идеологический способ доминирования и подавления альтернативных образов реальности. Выявляя угрозы и провоцируя возбуждаемые ими страхи, власть апеллирует к чувству единства, которое скрывает общественные конфликты. Принимая страх как возможность национального (экономического, культурного и т.д.) обновления, напуганное общество воспроизводит формы страха, ограничивающие стремления и действия людей [4].
Сообщества страха. В исторических и социологических исследованиях уже давно признается значение эмоций, их воздействие на поведение людей разных эпох и культур. Эмоции являются всепроникающими и важными социальными силами, которые помогают формировать индивидуальные и коллективные способы существования, познания и действия в политической сфере [5]. «Аффективные сообщества» (“affective communities”) формируются тогда, когда широко распространяются разделяемые формы чувств по поводу общезначимых явлений (например, терроризм, глобальное потепление или трудовая миграция). Это означает, что соответствующее сообщество объединяется через общие схемы эмоционального значения и понимания. В этом смысле можно сказать, что эмоции «циркулируют» внутри соответствующего сообщества и сплачивают его. Таким образом, эмоции являются частью социальной жизни, посредством которых сообщества существуют и продолжают трансформироваться. Эмоции лежат в основе того, как сообщества возникают и могут быть мотивированы [13].
Аффективные сообщества формируются общей травмой. Эмоции, связанные со страданиями, вызванными войной, терроризмом, стихийными бедствиями, голодом и бедностью, могут играть ключевую роль в формировании сообществ и ориентации их политики. Травмирующие события имеют решающее значение, поскольку они порождают социально укоренившиеся эмоциональные значения, которые, в свою очередь, позволяют непосредственным жертвам и удаленным свидетелям разделить травму, а также связанную с ней потерю, таким образом, чтобы подтвердить свою коллективную идентичность. Коллективные эмоции, обусловленные общей травмой, оценивают, направляют и оправдывают поведение людей в социуме. Движимые общими чувствами, коллективы создают сообщества, основанные на воображаемом переживании негативного опыта [7]. Поэтому эмоции в истории – это не психологические состояния, а культурные артефакты.
Сказанное об эмоциях применимо и к феномену страха во время пандемии. Сообщество страха также основывается на объединяющей силе эмоций, идентифицируя себя по признаку общей угрозы. Страх структурирует людей на разные группы, сплачивая «своих» и маргинализируя «других». Страх перед вирусом переходит в страх перед «чужими», которые отвергаются и вызывают негативные реакции, как, например, в противопоставлении сторонников и противников вакцинации.
Социальные страхи возникают, когда динамика обыденной жизни перестает быть понятной, а будущее становится угрожающе непредсказуемым. Страхи компенсируют нехватку объяснения с помощью упрощения сложных и противоречивых процессов к стереотипным схемам оценки [1]. К таким формам страха относятся различные способы реагирования – от массовых фобий до теорий заговора [8], искажающих восприятие опасности. Они выражают коллективное беспокойство и являются языком протеста против пугающей реальности, при этом игнорируя официальную точку зрения на интерпретацию событий. В условиях глобальных цифровых коммуникаций социальные страхи производят волны фейковой информации, распространяя инфодемию слухов и мемов. Инфодемия смешивает факты и фейки (в качестве их гибрида – фейктов), официальную экспертную информацию и сетевую неомифологию. При этом возникающие волны социального страха имеют свою цикличность: от тревожных слухов к медиавирусам, от панических реакций к массовым протестам.
В отличие от социального страха политический страх указывает не просто на беспокойство по поводу угрозы групповым интересам. С помощью страха воспроизводится социальный и символический порядок. Это усиливает способность власти управлять и подавлять противодействие управлению, т.е. применять насилие. С другой стороны, страх формирует протестные практики как выражение недоверия к способности власти адекватно осуществлять свои полномочия и также выражает опасения относительно возможного насилия. Иными словами, со стороны государства мы видим появление такого режима, как политика страха, а со стороны сообщества, становящегося все менее устойчивым объектом управления, – культуры страха. Следовательно, объектом политического страха является угроза применения насилия, но не эпизодического (криминального или террористического), а систематического насилия, которое появляется из обезличенной структуры власти, отчужденной от общества.
Политика страха. Политика страха выражает новую модель социального управления, создавая рамки для коллективного воображения, поддерживаемые на уровне эмоций. Новый режим управления определяет характер политических действий, легитимируемых постоянным обращением к образам угроз и опасностей. Страх в политике ведет к политическим решениям ограничительного или запретительного характера, ориентированным на безопасность как главной своей цели.
Страх из инструмента переходит в сущность политики. Отождествление политики и страха происходит в результате трех процессов. 1) Страх становится ведущим мотивом изменений существующего порядка. 2) Страх выступает основой новой легитимации власти. 3) Страх воплощается в форме универсальной сверхидеологии. Причинами этого исследователи называют недоверие к рынку и государству, размежевание власти и политики, возрастающее влияние социально-экономического неравенства, создающее повсеместное распространение страха [9].
Культура страха. Концепция культуры страха была разработана Ф. Фуреди и Б. Гласснером [11; 12]. Фуреди писал, что на пороге XXI в. культурное воображение западного общества стимулирует и формирует не надежда, а страх. Характерной чертой культуры страха является тревожные ожидания относительно того, что люди подвергаются постоянным атакам со стороны разрушительных сил, которые угрожают повседневному существованию. По его мнению, это связано с тем, что массовый страх превалирует над личным опытом людей, которые поддаются давлению страха под влиянием таких факторов, как распад социальных связей, нивелирующих значение собственной активности и возможность контролировать свою жизнь. Одной из главных движущих сил культуры страха является ослабление морального авторитета социальных структур. Страх, по-видимому, обеспечивает временную компенсацию моральной неуверенности, и по этой причине его поддерживают самые разные интересы. При этом страх продолжает использоваться как рациональная стратегия управления: правящая элита и медиа транслируют образы страха для мобилизации населения, а общество сопротивляется официальному воздействию, обращаясь к различным защитным практикам – от традиционных ценностей до конспирологии.
Уроки пандемии
Глобальная угроза пандемии фокусирует на себе не просто массовый страх и тревожные переживания, но выявляет особенности устройства общества, власти и культуры. Страх оказывается универсальным языком для государственного управления, выражения общественного протеста и создания новых форм идентичности.
Страх обладает свойством увеличивать самого себя. Усиление мер безопасности влечет за собой новый рост общественного страха, который апеллирует к еще большим мерам безопасности, запуская новые циклы страха и безопасности, поскольку государству приходится легитимировать свои действия, ссылаясь на опасность того, что порождает страх. Борьба со страхом порождает еще больший страх вследствие утверждения, что все находятся в опасности. Так борьба с причинами страха только усиливает страх в обществе, а защита от опасности оценивается степенью вызываемого страха.
Пандемия не только порождает страх, но и создает условия, когда страх становится необходим, чтобы объяснять происходящее, управлять обществом и выражать свою позицию. Так страх из защитной реакции становится технологией управления и подчинения, заменяющей внятную идеологию и публичную дискуссию. По мере устранения пандемической угрозы и снижения ее актуальности уровень тревожности будет падать. Однако мы все еще остаемся участниками более глубокого страха, если позволяем создавать барьеры насилия внутри общества и манипулировать собой со стороны политических сил.
Автор: Александр Алехнович